Gripped with bitter cold, ice-locked, Petersburg burned in delirium. One knew: out there, invisible behind the curtain of fog, the red and yellow columns, spires, and hoary gates and fences crept on tiptoe, creaking and shufliing. A fevered, impossible, icy sun hung in the fog—to the left, to the right, above, below——a dove over a house on fire. From the deliriumborn, misty world, dragon men dived up into the earthly world, belched fog—heard in the misty world as words, but here becoming nothing—round white puffs of smoke. The dragon men dived up and disappeared again into the fog. And trolleys rushed screeching out of the earthly world into the unknown.
On the trolley platform a dragon with a gun existed briefly, rushing into the unknown. His cap was down over his nose and would have swallowed the dragon’s head but for his ears; on the protruding ears the cap had come to rest. His army greatcoat dangled to the floor; the sleeves flapped loosely; the tips of the boots were turned up, empty. And in the dimness of the fog—a hole: the mouth.
This was now in the leaping, rushing world; and here the bitter fog belched out by the dragon was visible and audible: “So I was taking him along, the bastard: an intellectual mug —it turned your stomach just to look at him. And it talks, the scum! Wouldn’t you know? It talks!”
“And did you bring him in?”
“I sure did—nonstop to the heavenly kingdom. With the bayonet.”
The hole in the fog closed up. There was nothing now but the empty cap, empty boots, an empty army coat. The trolley sped, gnashing, out of the world.
And suddenly——from the empty sleeves—from out of their depths, a pair of raw, red dragon paws emerged. The empty coat squatted down on the floor, and in the paws there was a tiny, gray, cold lump that had materialized out of the bitterly cold fog.
“Mother in heaven! A baby starling—frozen stiff! Just look at it!”
The dragon pushed back his cap—and in the fog two eyes appeared, two small chinks from the nightmare world into the human.
The dragon blew with all his might into the red paws, and there were clearly words, spoken to the starling—but in the nightmare world they were unheard. The trolley screeched.
“The little bastard: he gave a flutter, didn’t he? Not yet? He'll come around, by Go . . . Just think!”
He blew with all his strength. The gun dropped to the floor. And at the moment ordained by destiny, at a point ordained in space, the starling gave a jerk, another—and fluttered oil’ the dragon’s paws into the unknown.
The dragon’s fog-belching maw gaped open to his ears. Then slowly the cap slid down over the chinks into the human world and settled back on the protruding ears. The guide to the heavenly kingdom picked up his gun.
The trolley gnashed and screeched and rushed into the unknown, out of the human world.
1918
Source:
1.Zamyatin Y. The Dragon
Year: 1918
Rewrited from: http://az.lib.ru/z/zamjatin_e_i/text_0088.shtml
Updated on 30.01.2012
Текст на русском
Люто замороженный, Петербург горел и бредил. Было ясно: невидимые за туманной занавесью, поскрипывая, пошаркивая, на цыпочках бредут вон желтые и красные колонны, шпили и седые решетки. Горячечное, небывалое, ледяное солнце в тумане -- слева, справа, вверху, внизу -- голубь над загоревшимся домом. Из бредового, туманного мира выныривали в земной мир драконо-люди, изрыгали туман, слышимый в туманном мире как слова, но здесь -- белые, круглые дымки; выныривали и тонули в тумане. И со скрежетом неслись в неизвестное вон из земного мира трамваи. На трамвайной площадке временно существовал дракон с винтовкой, несясь в неизвестное. Картуз налезал на нос и, конечно, проглотил бы голову дракона, если бы не уши: на оттопыренных ушах картуз засел. Шинель болталась до полу; рукава свисали; носки сапог загибались кверху -- пустые. И дыра в тумане: рот. Это было уже в соскочившем, несущемся мире, и здесь изрыгаемый драконом лютый туман был видим и слышим: -- ...Веду его: морда интеллигентная -- просто глядеть противно. И еще разговаривает, стервь, а? Разговаривает! -- Ну, и что же -- довел? -- Довел: без пересадки -- в Царствие Небесное. Штыком. Дыра в тумане заросла: был только пустой картуз, пустые сапоги, пустая шинель. Скрежетал и несся вон из мира трамвай. И вдруг -- из пустых рукавов -- из глубины -- выросли красные, драконьи лапы. Пустая шинель присела к полу -- и в лапах серенькое, холодное, материализованное из лютого тумана. -- Мать ты моя! Воробьеныш замерз, а! Ну скажи ты на милость! Дракон сбил назад картуз -- и в тумане два глаза -- две щелочки из бредового в человечий мир. Дракон изо всех сил дул ртом в красные лапы, и это были, явно, слова воробьенышу, но их -- в бредовом мире -- не было слышно. Скрежетал трамвай. -- Стервь этакая; будто трепыхнулся, а? Нет еще? А ведь отойдет, ей-бо... Ну скажи ты! Изо всех сил дунул. Винтовка валялась на полу. И в предписанный судьбою момент, в предписанной точке пространства серый воробьеныш дрыгнул, еще дрыгнул -- и спорхнул с красных драконьих лап в неизвестное. Дракон оскалил до ушей туманно-полыхающую пасть. Медленно картузом захлопнулись щелочки в человечий мир. Картуз осел на оттопыренных ушах. Проводник в Царствие Небесное поднял винтовку. Скрежетал зубами и несся в неизвестное, вон из человеческого мира, трамвай.
1918
Источник:
Замятин Е. Дракон
Год: 1918
Переписан с: http://az.lib.ru/z/zamjatin_e_i/text_0088.shtml
Обновлено: 30/10/2012
Comentários