Regarding the words of a child and an adult, we can say that they are synonyms in the sense that they point to the same subject. They are the names of the same things, they coincide in their nominative function, but their underlying mental operations are different. The way in which a child and an adult come to this name, the operation by which they think a given subject, and the meaning of the word equivalent to this operation, turn out to be essentially different in both cases.[ Vygotsky 1986:131]
Take for example the history of the Russian word "day." Initially, it meant “seam,” “the junction of two pieces of fabric,” “something woven together.” Then it began to designate every joint, a corner in the hut, the place of convergence of the two walls. Further, in a figurative sense, it began to denote twilight - the place of the junction of day and night, and then, covering the time from twilight to twilight, or a period of time including morning and evening twilight, it began to mean "day and night," day in the real sense of the word. We see, therefore, that such heterogeneous phenomena as a seam, a corner in a hut, twilight, a day, are combined in the historical development of this word into one complex according to the same figurative feature by which a child combines various objects into a complex.
“Cow” means “horned”, but from the same root in other languages, similar words have come from, meaning also horned, but pointing to a goat, deer or other horned animals. “Mouse” means “thief”, “bull” means “roaring”, “daughter” means “milker”, “child” and “virgin” are connected with the verb “milk” and meant a sucker and a nurse.[ Vygotsky 1986:133]
If we follow the law by which word families are united, we will see that new phenomena and objects are usually named according to one attribute, which is not essential from the point of view of logic and does not logically express the essence of this phenomenon. A name is never a concept at the beginning of its occurrence. Therefore, from a logical point of view, the name, on the one hand, is insufficient, as it turns out to be too narrow, and on the other hand, is too broad. So, “horned” as the name for the cow or “thief” as the name of the mouse is too narrow in the sense that both the cow and the mouse are not limited to those characters that are imprinted in the name. On the other hand, they are too broad, because the same names are applicable to a number of other subjects. Therefore, in the history of language we observe a constant, not stopping for a single day, struggle between thinking in concepts and ancient thinking in complexes. The complex name, distinguished by a well-known attribute, contradicts the concept that it designates, and as a result there is a struggle between the concept and the image that underlies the word. The image is erased, forgotten, forced out of the speaker’s consciousness, and the connection between the sound and the concept as the meaning of the word becomes incomprehensible to us. For example, none of those who speak Russian now, saying “window”, knows what it means, where they look or where the light passes, and does not contain any hint not only to the frame, etc., but even and hole concept. Meanwhile, we usually call the word “window” a frame with glasses and completely forget about the connection of this word with the word “window”. In the same way, “ink” originally denoted a writing fluid, indicating its appearance — black. The man who called this item ink, included it in a complex of black things in a purely associative way. This does not prevent us from talking about red, green and blue ink, forgetting that from the figurative point of view such a phrase is absurd.[ Vygotsky 2005:91]
The primary word cannot be mistaken for a simple sign of the concept. It is rather an image, rather a picture, a mental drawing of a concept, a small narrative about it. It is precisely a work of art. And therefore, it has a specific complex character and can designate several objects at the same time, we equally relate to the same complex. It is more correct to say: when naming an object with the help of such a drawing-concept, a person relates it to a known complex, linking it in one group with a number of other objects. With good reason, Pogodin speaks of the origin of the word “oar” from the word “lead”, which, rather, the word “oar” could be used to name a boat as a means of transportation or a horse that carries or a wagon. We see that all these objects belong to one complex, as we observe in the thinking of the child.
Sources:
Vygotsky L. S. Psychology of human development. - Moscow, Eksmo, 2005.
Retrieved from:
http://yanko.lib.ru/books/psycho/vugotskiy-psc_razv_chel-7-myshlenie_i_rech.pdf
Vygotskil L. S. (Lev Semenovich), 1896-1934. Thought and language. 1986 by The Massachusetts Institute of Technology.
Retrieved from:
http://s-f-walker.org.uk/pubsebooks/pdfs/Vygotsky_Thought_and_Language.pdf
Относительно слов ребенка и взрослого можно сказать, что они являются синонимами в том смысле, что они указывают на один и тот же предмет. Они являются названиями одних и тех же вещей, они совпадают в своей номинативной функции, но лежащие в основе их мыслительные операции различны. Тот способ, с помощью которого ребенок и взрослый приходят к этому называнию, та операция, с помощью которой они мыслят данный предмет, и эквивалентное этой операции значение слова — оказываются в обоих случаях существенно различными.
Возьмем для примера историю русского слова «сутки». Первоначально оно означало «шов», «место соединения двух кусков ткани», «нечто сотканное вместе». Затем оно стало обозначать всякий стык, угол в избе, место схождения двух стен. Далее в переносном смысле оно стало обозначать сумерки — место стыка дня и ночи, а затем уже, охватывая время от сумерек до сумерек, или период времени, включающий утренние и вечерние сумерки, оно стало означать «день и ночь», т.е. сутки в настоящем смысле этого слова. Мы видим, таким образом, что такие разнородные явления, как шов, угол в избе, сумерки, сутки, объединяются в историческом развитии этого слова в один комплекс по тому же самому образному признаку, по которому объединяет в комплекс различные предметы ребенок.
«Корова» означает «рогатая», но от того же корня в других языках произошли аналогичные слова, означающие тоже рогатое, но указывающие на козу, оленя или других рогатых животных. «Мышь» значит «вор», «бык» значит «ревущий», «дочь» значит «доильщица», «дитя» и «дева» связаны с глаголом «доить» и означали сосунка и кормилицу.
Если мы проследим, по какому закону объединяются семьи слов, то увидим, что новые явления и предметы называются обычно по одному признаку, который не является существенным с точки зрения логики и не выражает логически сущность данного явления. Название никогда не бывает в начале своего возникновения понятием. Поэтому с логической точки зрения название, с одной стороны, оказывается недостаточным, так как оно оказывается слишком узким, а с другой — является слишком широким. Так, «рогатая» в качестве названия для коровы или «вор» в качестве названия мыши является слишком узким в том отношении, что и корова и мышь не исчерпываются теми признаками, которые запечатлены в названии. С другой стороны, они являются слишком широкими, потому что такие же имена приложимы еще к целому ряду предметов. Поэтому в истории языка мы наблюдаем постоянную, не прекращающуюся ни на один день борьбу между мышлением в понятиях и древним мышлением в комплексах. Комплексное название, выделенное по известному признаку, вступает в противоречие с понятием, которое оно обозначает, и в результате происходит борьба между понятием и образом, лежащим в основе слова. Образ стирается, забывается, вытесняется из сознания говорящего, и связь между звуком и понятием как значением слова становится для нас уже непонятной. Никто, например, из говорящих сейчас по-русски, говоря «окно», не знает, что оно значит то, куда смотрят или куда проходит свет, и не заключает в себе никакого намека не только на раму и т.п., но даже и понятие отверстия. Между тем, словом «окно» мы называем обычно раму со стеклами и совершенно забываем о связи этого слова со словом «окно». Точно так же «чернила» первоначально обозначали жидкость для писания, указывая на ее внешний признак — черный цвет. Человек, назвавший этот предмет чернилами, включил его в комплекс черных вещей чисто ассоциативным путем. Это не мешает нам сейчас говорить о красных, зеленых и синих чернилах, забывая, что с точки зрения образной такое словосочетание является нелепостью.
Первичное слово никак нельзя принять за простой знак понятия. Оно — скорее образ, скорее картина, умственный рисунок понятия, маленькое повествование о нем. Оно — именно художественное произведение. И поэтому оно имеет конкретный комплексный характер и может обозначать одновременно несколько предметов, одинаково относи х мы к одному и тому же комплексу. Правильнее сказать: называя предмет с помощью такого рисунка-понятия, человек относит его к известному комплексу, связывая его в одну группу с целым рядом других предметов. С полным основанием Погодин говорит относительно происхождения слова «весло» от слова «вести», что, скорее, словом «весло» можно было назвать лодку как средство перевозки или лошадь, которая везет, или повозку. Мы видим, что все эти предметы относятся как бы к одному комплексу, как это мы наблюдаем и в мышлении ребенка.